Цыган - Страница 113

113

Луч фонарика, вспыхнув в руке у Егора, забирается под брезентовый полог, но так ничего и не успевает осветить в глубине шатра, потому что тут же и слабеет, гаснет.

— Смотрит? — тревожно спрашивает Шелоро.

— Еще и как! — уверенно отвечает Егор. — Ты же сама видела, что он всю дорогу с открытыми глазами лежал. — Для вящей убедительности Егор добавляет: — Как у волка горят.

Еще почмокали копыта по грязи.

— Жалко его, но сам же он и сделал себя одиноким. Сам от своего сына бежал. Сам не захотел жить, как все другие люди живут. Сам все время отказывается от своего счастья.

— Нет, Шелоро, он не одинокий. Какой же он был бы своему Ване отец, если бы взял и всю ему жизнь поломал. До этого Ваня всегда знал, что он русский, и уже привык, что его отец на войне погиб. По-моему, Шелоро, и от всех других цыган он тоже не откололся, а просто…

Шелоро поощрила:

— Говори, говори, я все пойму.

— Ну вот, — подхватил Егор, — ты ведь знаешь, за что он свои ордена получил?

— Это все цыгане знают. За то, что из всех разведчиков самым смелым был.

— Вот, вот, — еще больше обрадовался Егор, — а теперь, значит, наши цыгане его, как бывшего разведчика, тоже послали по дороге чуток впереди посмотреть, как надо дальше жить.

— Никто его не посылал, Егор.

— А божилась, что всё-всё поймешь. Значит, должны были послать, а это все равно. Потому что, Шелоро, многие из нас еще тянут не за ту вожжу. А он знает, за какую надо тянуть.

— И мы же сами ему за это вместо ордена…

— Да. Еще много времени должно пройти, пока и все другие цыгане поймут, потому что… — Егор не договорил, устав от этого трудного для него разговора.

На этот раз не сразу собралась с мыслями и его подруга, а когда она наконец заговорила, откровенная гордость сплелась в ее голосе с восхищением.

— Вон ты как все это придумал, Егор. Всем людям за один раз не докажешь, что к чему. Все, Егор, на конезаводе — и цыгане и русские — думают, будто ты у меня всю жизнь под каблуком, а ты…

— Погоди, Шелоро, ты слышала что-нибудь?

— А что? — Она испуганно оглянулась.

— Нет, это показалось мне.

Вот он, наконец, и отыскался, тот долгожданный ответ на вопрос, который мучает каждого, особенно в детстве, когда так хочется знать, что же бывает с человеком после смерти, и предвкушение ни с чем не сравнимого восторга объемлет душу, как ты лежишь и, уже мертвый, слышишь, как вокруг жалеют и понимают тебя именно так, как всегда хотелось тебе при жизни.

— Присвети-ка фарой, Егор, что там впереди темнеет. Нет, правее. — Шелоро сама же, когда справа от дороги зазолотилось пятно, выхваченное из влажного мрака лучом света, и ответила: — Скирда! Давай, Егорушка, подвернем к ней. Я уже до последней косточки промерзла. Лошади тоже пощиплют соломки и передохнут чуток. — Она предупредила его колебания: — Никакой тут ни милиции, ни полиции нет на сто верст кругом. Вся она теперь по своим полосатым будкам спит.

Последний довод подействовал на Егора сильнее всего. Он решительно сверкнул кнутом.

— Подвертай!

Как арбузы, безвольно катались по корыту брички от борта к борту беспробудные головки, когда она переезжала через кювет, пока опять не успокоились на широких и теплых плечах, на которых им было так удобно спать. Только и светились во мраке глаза того, кто все это время и все так же неподвижно продолжал лежать навзничь, на спине, то ли совсем не в силах пошевелиться, то ли боясь спугнуть глубокий и счастливый сон доверчиво прильнувших к нему детей.

Зеленые, острые звезды прорезались сквозь рядно туч и трепетали над табунной степью в недосягаемой вышине, пока под ними внизу вершилась любовь. И никто бы в присутствии этих беспристрастных свидетелей вечности не посмел сказать, что в эту глухую ненастную ночь остановилась жизнь на земле.

Но потом вдруг зашевелился брезентовый полог шатра на колесах, черная взлохмаченная голова, вся в соломенных иголках, показалась из-под него. Безвольно болтая ею, как пьяный, человек выбрался из-под шатра и, судорожно цепляясь руками за борта брички, неуверенно доставая ногой колесо, стал сползать с нее. Так и не достав колеса, он мешком свалился на мокрую землю, но тут же встал и, держась за борт брички, пошел вокруг нее на другую сторону. Его шатало и все время отрывало от борта, но он все-таки обошел шатер. Лошади, воткнувшиеся мордами в бок теплой соломенной скирды, повернули к нему головы и захрапели.

— Тр-р, проклятые! — прикрикнул на них из-под скирды сонный голос Шелоро.

От звезд, все больше разрывающих тучи, светлее стало в степи, но, похоже, человек только ощупью сумел набрести на мотоцикл на другой стороне брички, и тут же он стал заносить ногу на седло. Ему это никак не удавалось, и все так же не слушалась его голова, болтаясь из стороны в сторону, как сухой подсолнух под ветром, а когда удалось, он сразу же и запрокинулся с седла навзничь, падая с мотоцикла. Сонный голос Шелоро опять грозно прикрикнул на лошадей:

— Стоять!

Одни только звезды и наблюдали с недосягаемой высоты, как, выбиваясь из сил, барахтался на мокрой холодной земле человек, стараясь опять подняться на ноги. Так и не смог он подняться. Тогда, хватаясь за обод и спицы колеса, он стал все выше подтягиваться на руках опять в бричку, пока не переломился через борт и не рухнул в нее вниз лицом. Теперь ему осталось только проползти по корыту брички под шатер, пока опять не сомкнулся за ним брезентовый полог.

Сладким и чистым теплом беспробудно спавших детей дохнуло на него.

113