Цыган - Страница 117

117

— Их, Сергей Ильич, тогда почти в каждом полку было по цыгану. Лучше и быстрее их, подлецов, никто не умел коня подковать, — подтвердил Привалов. — А этот Будулай из разведки двенадцатой ка-де мог и через игольное ушко «языка» протащить.

У бывшего комкора Горшкова вдруг вспыхнули выпуклые серые глаза.

— Но если так, то и эта загадочная история с жеребцом короля Михая не могла без его участия обойтись.

Никифор Иванович оживился:

— И увели-то, подлецы, без всяких следов. Как в воду канул. Раньше так только цыгане умели лошадей красть.

— Ну и наших-то, Никифор Иванович, казачков не стоит обижать. Если, бывало, захотят, у самих цыган уведут.

И тут же Горшков повернул голову на голос, донесшийся от самой дальней приставки к составленному подковой из маленьких столиков большому праздничному столу, за которой сидели те, у кого были воинские звания и награды поскромнее.

— Нет, это не он королевского жеребца увел.

— А тебе, Шелухин, откуда это может быть известно? Если не он, то тогда, может быть, ты?

На звук его голоса Шелухин тотчас же встал и привычно вытянулся за своим столиком.

— И не я, товарищ гвардии генерал-лейтенант. Но я с ним до конца войны в одном разведвзводе служил и хорошо знаю, что он в краже этого жеребца из королевской конюшни участия не принимал. Он только…

— Ты, Шелухин, сядь, — жестом усадил его Горшков. — Я уже сказал, что за этим столом мы все, независимо от званий и остального прочего, равны. Ты, кажется, еще что-то хотел сказать? Не бойся, за давностью времени тебе теперь не придется, как нам с полковником Приваловым, из рук маршала Толбухина штрафной кубок спирта пить.

При этом напоминании Никифор Иванович замотал головой и, давя в себе смех, затряс грудью так, что пришел в движение, зазвенел весь его иконостас орденов и медалей.

Набираясь мужества, Шелухин выпалил одним духом:

— Он, товарищ гвардии генерал-лейтенант, не участвовал, он только помог, когда попросили казаки, перекрасить каким-то цыганским составом этого арабского жеребца в вороного. Чтобы его можно было на Дон переправить.

От хохота, грянувшего вслед за этими словами, теперь уже пришел в движение, всколыхнулся благородный металл боевых наград у всех присутствующих, звон его слился в сплошную музыку. И за нею вряд ли кто-нибудь мог услышать, как бывший водитель Селиванова за своим столиком вполголоса добавил к тому, что только что рассказал своим фронтовым товарищам:

— Я, говорит, как разведчик, советую тебе, Зиновий, этот кинжал всегда в придачу к личному оружию иметь. Его можно незаметно за сапогом носить. От тебя, может быть, больше всего зависит, чтобы Алексей Гордеевич до победы дожил.

Колеса то переваливаются со стороны на сторону, с бугорка на бугорок, то обрываются в яму и опять скребутся наверх. Прямо под головой, под ухом грохочет порожнее ведро, привязанное к грядушке брички. Из-за отворачиваемого ветром угла полога всего лишь одна-единственная красная звездочка виднеется на угрюмом небе.

И, конечно, это Гром толкается мягкой мордой в плечо и, небольно покусывая, выпрашивает добавок к своему пайку сахара, хотя Будулай точно помнит, что, когда он попал в двенадцатую дивизию, у него еще не то что Грома, вообще никакого не было коня. До зачисления в дивизионную разведку ему только чужих лошадей приходилось ковать. А до встречи с Громом и подавно было далеко, совсем далеко. С Громом они познакомились уже на конезаводе.

А вообще-то если порыться в карманах, можно было бы найти для него еще одну глудочку, не жалко. Если б можно было хоть чуточку пошевелить руками, на которых с двух сторон лежит какая-то немыслимая, просто-таки чугунная тяжесть. И на груди тоже. Как будто кто-то на самое сердце наступил каблуком и давит, давит. Сволочи, что же вы делаете, так же нельзя бить человека!

Проклятое ведро совсем не дает спать, а Гром в ожидании сахара горячо и влажно дышит прямо в лицо. Если бы можно было хоть одной рукой пошевелить. Душно, душно… Ваня, скорей открой дверь кузни, впусти ветра!

— Ты ничего, Егор, не слышал?

— Это ветер в лесополосе. Как бы к утру мороза не натянуло.

— А это, должно быть, над нашим клубом свет.

— На дорогу смотри. Сейчас будет мост через овраг.

— Но, может, и над столовой.

— Лучше здесь я сам переведу по мосту лошадей, а потом вернусь за мотоциклом.

Был уже тот послеполуночный час, когда и самые последние из припозднившихся в рейсах машин успели добраться до своих гаражей, а те, у которых не одними сутками исчерпывались путевые листы, давно предусмотрительно стабунились возле постов ГАИ.

Михаилу, когда он, налегая на баранку, удерживал самосвал в разъезженной колее, и не понять было, то ли это перед глазами у него все время было так непроглядно темно, то ли на душе, измученной и потрясенной событиями этой ночи. На всем пути от райцентра домой его настигал изнемогающий, как по мертвому, крик Насти.

— Ни сыночка, ни дочушки не будет у нас, Миша-а! Это я во всем виновата, я!

Но ведь и в самом же деле уже не по живому она так кричала, поворачивая на носилках к Михаилу голову, когда ее уносили санитары:

— Брось меня, брось! Так мне и надо, что позарилась на чужое счастье!! Мало мне было своего.

Нет, это не она, бедная девочка, была во всем виновата, а все тот же проклятый цыган, за которым до этого гонялась она по всей степи. Думала, должно быть, что не догадывался Михаил, зачем она ездила и на могилу к сестре на правый берег Дона. Доездилась. И теперь ее душераздирающий крик всю дорогу сопровождает его по безглазой ночной степи.

117