Цыган - Страница 144

144

Должно быть, от волков переродок. Так и рвется с цепи в лес.

Будулай повернул к ней голову.

— В лес?

— Я его уже и сама стала бояться. Но вас он сразу же к себе подпустил. — И, помолчав, она неуверенно добавила: — Вам одному, должно быть, скучно на острове по ночам?

Будулай тут же и рассеял ее колебания:

— Если он пойдет за мной, я возьму его.

Клавдия обрадовалась:

— Пойдет, пойдет. Он еще ни у кого из рук хлеба не брал, а у вас сразу взял.

Да, так оно и было. Уже на следующее утро после того, как Будулай, впервые переночевав на своей новой квартире в хуторе, вышел во двор и, присев на корточки перед большим серым псом, предложил: «Ну что же, давай знакомиться?» — Дозор, подняв уши, встречно посмотрел ему в глаза и вдруг лизнул протянутую руку. Когда Клавдия с испуганным криком «Дозор, назад!» сбежала с крыльца, Дозор уже терся о ногу Будулая боком. С той минуты и началась их дружба. Возвращаясь с дежурства, Будулай сразу же отпускал Дозора с цепи, и тот уже не отходил от него, неотступно серой тенью следуя за ним по хутору и терпеливо ожидая возвращения его из магазина с буханкой хлеба. Кружок печеночной колбасы, который Будулай, выйдя из магазина, неизменно вручал Дозору, до самого дома нес в зубах и уже только у своей будки набрасывался на него.

Клавдия пеняла Будулаю:

— Вы его мне совсем избалуете, а кило этой колбасы пятьдесят копеек стоит.

— У цыган денег много, — отшучивался Будулай, заметив, что, выговаривая ему, она скорее улыбается, чем сердится.

— А когда вы откочуете, как он будет отвыкать? — потускнев, допытывалась она.

— Цыгане своих собак не бросают, — заверял ее Будулай.

Теперь, спустившись с крыльца и наклоняясь над Дозором, чтобы отстегнуть его от цепи, Будулай еще раз оглянулся на Клавдию, которая, провожая его, стояла в дверях дома.

— Так я могу его взять?

Она спохватилась:

— Сейчас я ему харчей вынесу.

— Спасибо. — Будулай приподнял в руке свою брезентовую сумку. — Того, что вы, Клавдия Петровна, наготовили, нам и на двоих хватит. — Он повторил: — Спасибо.

— Не за что, — отступая с порога в дом и закрывая за собой дверь, сказала Клавдия.

У каждого человека есть всеми видимая сторона его жизни и есть невидимая, недоступная чужим взорам.

Да, все теперь хорошо обстояло у Клавдии в доме, и всем остальным безмужним женщинам оставалось только завидовать ей. Как не завидовать, если даже, проходя мимо ее двора, сразу можно было увидеть, как все изменилось у нее к лучшему. Так и веяло оттуда, как высказывалась Екатерина Калмыкова, мужским духом. Действительно, чего еще можно было желать Клавдии? И свою дочку, Нюру, она удачно выдала замуж, и сына, Ваню, выучила на офицера. Никто не может сказать, что теперь она не вправе была и на свое собственное счастье. Разве она не заслужила его? Не мечтала о нем в своем одиночестве по ночам и не искала его? Кто бы только посмотрел, как однажды она мчалась вдогонку за ним верхом на свет костра в табунной степи. Вот и намечтала сама себе, домчалась, нашла в конце концов. Пусть и Екатерина Калмыкова, и все другие в хуторе думают так, как они думают, — пусть! А во всем остальном надо положиться на время. Ей больше ничего иного не остается, как только ждать. Провожать его перед вечером на остров и, поднимая голову от подушки, прислушиваться к его шагам, когда он возвращался оттуда. Все чаще замечала, как перед своим уходом на остров он тоже не только дожидался ее возвращения с работы, но, оказывается, и разогревал к этому часу кастрюлю с борщом, жаровню с мясом. А вскоре даже и сам начал угощать ее полулепешками-полублинцами, которых ей никогда не доводилось есть прежде. Кисловатые, они припахивали дымом и еще какой-то незнакомой Клавдии вяжущей травой. Нисколько не притворяясь перед ним, она вскоре полюбила эти сухие, как хворост, отдающие степью полублинцы-полулепешки и, обламывая их пальцами под его смущенным взглядом, запивала взваром. Должно быть, научился он их печь в степи на кострах за годы своей одинокой жизни.

Но где же ему было печь их теперь и где было взять зимой эту траву, в запахе которой смешивались полынь и ветер? Ответ она нашла, когда, заглянув за изгородь сада, увидела там на суглистом склоне положенный на два закопченных камня лист жести. А траву, известную только ему, он скорее всего находил где-нибудь на острове под снегом. Но спрашивать об этом Клавдия не стала у него.

Кажется, все больше нравилось ему и то, что она старалась возвращаться с птицефермы домой до его ухода на остров. Все та же злоязычная и догадливая Екатерина почти насильно начинала выталкивать ее с птичника еще задолго до того, как Клавдии положено было сдавать ферму сторожу.

— Иди, иди, как будто я без тебя ее не сдам и собственноручно не замкну все три сарая. Иди, покуда он еще свое ружжо с гвоздя не снял. Если под горку прибавить шагу, то у вас еще останется времени не только повечерять вместе. Только смотри, чтобы он тебя своей бородой не защекотал. — Неисправимая Екатерина, повертев ладонью под своим подбородком, хохотала вслед Клавдии.

Но Клавдия уже привыкла даже не оглядываться на ее слова. Что с нее было взять? Только бы и в самом деле не опоздать к уходу Будулая на остров. Иногда Клавдия, съезжая на спине со скользкого косогора, как бывало в детстве, распахивала выставленными вперед ногами задние воротца в свой двор. Однажды съезжая так кратчайшим путем к дому, она промелькнула перед Тимофеем Ильичом, который спускался из-за горы верхом в хутор. Поглядев ей вслед, он только головой покачал.

144