Похоронить Настю он решил на конезаводе. В ЗИЛе, который выделил ему директор троллейбусного парка, вез ее так, чтобы ни разу не вздрогнул, не пошевелился гроб на неровностях полуразбитого асфальта. Непреоборимая сила заставляла Михаила через заднее стекольце кабины оглядываться на гроб. Непонятно было, почему он оказался таким длинным и узким, тогда как Настя была Михаилу чуть выше плеча и, когда шла рядом, всегда задевала его своим бедром, со смехом сталкивая с тротуара. Это уже второй раз после свадьбы смерть навещала их семью, от которой он теперь остался один. Обломок. А может быть, и правда, не надо было ему домогаться этой свадьбы? Не судьба была ему жить с Настей. И совсем не следовало так радоваться, когда она внезапно объявила, что согласна выйти за него замуж. Михаил опять вспомнил, как на свадьбе за столом, куда бы ни отворачивал он взгляд, перед ним вспыхивала рубашка Будулая. Пока не погасла вдруг. И кто знает, если бы он тогда не удержал за локоть Настю, когда она рванулась вслед за Будулаем, может быть, теперь и не вез этот гроб, который состругали и сколотили плотники в стройцехе троллейбусного парка в Ростове.
Съехав с асфальта и сутулясь за рулем, еще медленнее повел он ЗИЛ по кочкам полевой дороги… Ничего хорошего не могло получиться из этой свадьбы, о чем и предупреждал его Федор Касаткин. И не на что было надеяться, вклиниваясь между Настей и Будулаем, потому что они оба были цыгане.
Вдруг иглой ревности прокололо Михаилу грудь так, что ему даже стало легче. Распрямляясь за рулем, он прибавил скорость. Второй раз иглой вины прокололо его, когда он услышал, как на гребешке затвердевшей колеи у него за спиной подбросило гроб.
Но, приехав на конезавод и оставив Настю в клубе на попечение женщин, он сразу же закрылся в боковушке в доме у Макарьевны, где прежде жила Настя, и вплоть до самых похорон не выходил оттуда. Не появился в клубе ни тогда, когда женщины — и цыганки, и русские — обмывали там и одевали Настю, ни утром, когда она уже лежала в фойе в открытом гробу в том самом платье, в котором была на свадьбе, усыпанная мелкими белыми и красными розочками, которые Шелоро из Ростова привезла на «Волге» генерала Стрепетова в двух корзинах. Когда Михаил уже к двенадцати часам дня, перед самыми похоронами, подъехал за Настей на ЗИЛе к клубу, Шелоро заканчивала заплетать розочки ей в волосы.
Негодуя на Михаила за то, что ночью он так и не удосужился побыть с Настей вдвоем в клубе, женщины вдвойне осуждали его за то, что даже на похороны он явился в том же самом комбинезоне, в котором привез ее из Ростова. Как будто не во что было ему переодеться. Той же Макарьевне доподлинно было известно, что в своем чемодане увез он в Ростов почти совсем еще ненадеванный костюм стального цвета. Но Шелоро, краем уха уловив этот разговор между женщинами в клубе, вдруг окрысилась на Макарьевну:
— Ты бы меньше по чужим чемоданам рыскала. Каждый человек по-своему горе несет.
Оркестр из духовой трубы, двух скрипок, барабана и баяна играл всю дорогу до кладбища. Над Егором Романовым, который, и дирижируя оркестром, и играя на баяне, до самого кладбища пятился спиной, к концу пути заклубилось облако пара. До этого в поселке слышали, как оркестр всю ночь сыгрывался в школе, И теперь, когда, перебивая всхлипы баяна, вздохи духовой трубы, дребезжание медных тарелок, вступали цыганские скрипки, их плач нельзя было отличить от плача цыганских и русских женщин.
Но у Михаила Солдатова, с которого все не сводили глаз, до самого конца похорон так и не увидел никто ни слезинки. Как закаменевший стоял он у края могилы, не шелохнувшись даже и тогда, когда уже надо было бросить на гроб Насти горсть земли. Пока не услышал яростный шепот Шелоро:
— Скорей бери землю и бросай. Сейчас будут могилку лопатами закидывать.
И на поминках он не дотронулся до своего стакана с вином за большим столом в фойе клуба. Едва добыв до конца, прямо на ночь уехал на ЗИЛе в Ростов.
Обычно генерал Стрепетов на следующий день после своего еженедельного объезда всех отделений собирал в кабинете совещание управляющих отделениями конезавода и всех других специалистов и, выключив телефоны, на целый час включал свой бас, так, что в оконных переплетах, как при раскатах грома, трепетали стекла. И за весь час никому из присутствующих даже в голову не могло прийти попытаться хоть на миг прервать эти раскаты. Все давно уже успели убедиться, что при объездах отделений от взора генерала Стрепетова не мог укрыться ни один репей в конском хвосте. Пережидая, когда отбушует гроза, все сидели в его кабинете на своих местах, втянув головы в плечи. Знали, что ровно через час генерал, круто выключив свой бас и опять включив два штепселя в розетки двух телефонов на столе — внутризаводского и междугородного, совсем другим, будничным голосом скажет:
— А теперь по местам.
И поэтому теперь очень удивились все, когда после очередного объезда генералом табунов, стад и отар совещание у него в кабинете началось не так, как обычно. Во-первых, он сидел, навалившись на стол, и не удостоил никого из входивших в его кабинет даже кивком. Во-вторых, открывая совещание, и телефоны не стал отключать, а вместо этого, когда все расселись, встал и наглухо защелкнул на двери английский замок. А когда, возвращаясь на свое место, заговорил, все с изумлением уловили у него в голосе не властные и непререкаемые, а скорее даже растерянные и печальные нотки.
— Ну вот, — сказал он, — наконец докатилось и до нас. Хрущев уже на пенсии, а машина, которую он лично против коневодства раскрутил, набирает ход. Стоило ему с трибуны все конезаводы вотчинами кочубеев назвать, как мазепы из министерства сразу же бросились их по всей стране выявлять. Почти как врагов народа. Еще два-три года пройдет, и всю донскую элиту переведут на колбасу. Добрались теперь и до нашего чистопородного гнезда. Звонил мне из Ростова первый секретарь, чтобы я в понедельник в аэропорту комиссию из одиннадцати человек встречал. Во главе с замминистра. С проектом превращения нашего конезавода в овцеводческий совхоз. Что будем делать? — Генерал Стрепетов обвел всех присутствующих взглядом из-под покрасневших век.