Цыган - Страница 69

* * *

Рано утром, укладывая в сундучок Будулая сумку с харчами, Клавдия Андриановна пожалела его:

— Он вас своим казакоедом совсем замучил. Поспать не дал.

— Где-нибудь под лесополосой отосплюсь, — успокоил ее Будулай.

Оглянувшись на дверь дома, из которой еще не выходил Привалов, она коснулась щеки Будулая облачком своих дымчатых, как паутинка, волос.

— Но вы за это слишком сильно не обижайтесь на него, хорошо? Это он оттого, что боится. — Встречаясь со взглядом Будулая, она подтвердила: — Да. Никогда и ничего не боялся, а теперь стал бояться одного: как бы нечаянно не дали в обиду и не утратили того, что он привык защищать всю свою жизнь. От того самого дня, когда со своим приваловским звеном в Красную Армию ушел, и до Дня Победы. Вот и выходит из себя, когда ему начинает казаться, что кто-нибудь может этому причинить ущерб, и сразу же со своей защитой спешит. Как будто, если он теперь не подставит свою грудь, завтра уже будет некому. А жизнь уже почти прожита. Это у него в крови. Вы, Будулай, не обижайтесь на него.

В этом месте насмешливый голос Привалова переспросил у нее:

— Это за что же, по-твоему, он может обидеться на меня?

Почему-то вышел он проводить Будулая в дальнейший путь не в своем чесучовом кителе без погон, а в том самом, с полковничьими погонами, который Будулай видел из-за двери, приоткрытой в соседнюю комнату, при всех своих орденах и медалях. Между ними четыре ордена Красного Знамени теснились друг к другу в особом ряду.

К удивлению Будулая, сама же Клавдия Андриановна и разоблачила себя:

— За то, что ты, как гостеприимный хозяин, ему спать не дал.

Привалов встретил ее упрек спокойно:

— Ничего. На то он и бывший фронтовой разведчик, чтобы по ночам не спать. Я, может быть, по его милости вообще чуть не погиб, когда из-за этого коня, украденного из конюшен бывшего румынского короля Михая, вынужден был из рук маршала Толбухина штрафной кубок чистого спирта выпить. Ты бы хоть теперь признался мне, Будулай.

С седла мотоцикла Будулай покачал головой:

— Мне, Никифор Иванович, признаваться не в чем.

— Может быть, и теперь еще станешь уверять, что это не твоих рук дело?

— Не моих.

— А кто же тогда, по-твоему, мог этого жеребца из-под носа королевской стражи увести?

— Этого я, Никифор Иванович, не знаю.

— Всегда я тебе верил, Будулай, а тут, извини, не могу поверить. И ты, конечно, знаешь почему.

Будулай вспомнил, как о том же самом спрашивал его на конезаводе генерал Стрепетов.

— Знаю. Потому что лучше цыган конокрадов не может быть.

— Ну вот видишь, какой он догадливый.

— Удовлетворенный, Привалов повернулся к Клавдии Андриановне — А ты еще боялась, как бы он не обиделся на меня. Еще неизвестно, кому обижаться нужно. Верно, Будулай?.

И, не дождавшись ответа, Привалов закатился своим детским смехом так, что ордена и медали, сталкиваясь, забренчали у него на груди.

Но теперь Будулай безошибочно знал, почему при этом глаза совсем не смеялись у него.

* * *

Как некогда, когда проходил через хутор фронт и в доме у Клавдии стоял штаб одной из наступавших от Волги частей, так и теперь зеленая, в лиственных бликах машина стояла у ее двора, на подоконнике журчал телефон и на той половине дома, которую занимал полковник, за полночь горел свет. Подъезжали и отъезжали запыленные мотоциклы, ступеньки стонали под ногами офицеров, приходивших к полковнику на доклад рано утром и в поздние вечерние часы, а на все остальное время дня Ваня увозил его в степь и за Дон. Возвращались они оттуда почти всегда по-темному.

Заметно прибавилось у Клавдии и хлопот. Время у нее теперь было рассчитано не по часам, а по минутной стрелке премиального будильника, стоявшего на столе. Еще раньше ей теперь надо было вставать, чтобы перед уходом на птичник успеть наготовить сразу на двух оказавшихся у нее на попечении больших и здоровых мужчин, которые, особенно когда возвращались вечером со своих занятий, все, что ни поставь перед ними на стол, как за себя бросали. Правда, полковник в первый день, когда Ваня ввел его в дом, объявил, что питаться они будут в своей военной столовой, но Клавдия встречно спросила:

— Неужто Ване и в своем доме нельзя на материнских харчах побыть?

Под ее жалобным взглядом полковник смягчился:

— Ну хорошо, его мы на это время можем на ваше довольствие перевести, а я…

Но тут уже Клавдия решительно перебила его:

— А вы у нас тоже за это время не оторвете последний кусок. Все равно мне не два борща варить, и у нас, слава богу, не какой-нибудь отстающий колхоз.

— Ну, если не отстающий… — Полковник склонил голову, окончательно сдаваясь. Ни одного волоса не было у него на голове с пятнистыми следами давнего сплошного ожога.

С того часа, как спустилась с бугра колонна военных машин, сразу повеселел хутор Вербный. Казалось, наперекор самой осени не теми блеклыми цветами, какие пристали этому времени года, а теми, какие обычно вызывает к жизни весна, сразу и заиграли все его улицы и подворья. Все хуторские женщины как сговорились в одно и то же утро достать свои самые яркие платья и платки, которые обычно приберегались у них в шифоньерах и на дне сундуков для больших праздников и поездок в город. Не только молодые девчата, которым не привыкать уже было щеголять с голыми ляжками, но и замужние женщины, нащелкавшись за день на виноградниках секаторами, теперь еще и по ночам усиленно щелкали ножницами, срочно подгоняя длину своих юбок под новейшую моду.

Пришлось и Клавдии распахивать дверцы своего диктового шифоньера, купленного ровно за день до того июньского дня, когда мужу ее принесли из сельсовета повестку. Ей, конечно, нельзя было, как другим женщинам, похвалиться чересчур богатым выбором своих нарядов, но и не могла же она и теперь, когда в доме появился чужой человек, продолжать ходить все в одном и том же ситцевом халатике или в кофточке с грубошерстной юбкой. Хотя бы ради того, чтобы не уронить в глазах начальника своего сына Ваню.