С привычной тщательностью вымыв над раковиной руки, врач доверительно обратился к своему младшему коллеге:
— Любая из этих травм могла бы привести к летальному исходу, и только своему могучему организму он обязан тем, что еще дышит. Но трогать его пока не будем, и я попрошу вас строго придерживаться всех моих назначений. — Тщедушный голубоглазый фельдшер в заштопанном белом халате, боясь лишний раз вздохнуть, ловил каждое его слово: — Все же я не стал бы утверждать, что все это только результат падения с мотоцикла.
При этих словах врача из груди Шелоро, которая все это время молча стояла у него за спиной, вырвался сдавленный всхлип:
— Я знаю, кто его убивал. Если надо, подтвердить могу.
Перехватывая взгляд врача, генерал Стрепетов поспешил предостеречь:
— Эта женщина все что угодно может подтвердить.
Шелоро с непритворной грустью сказала:
— Как я цыганка, так, значит, и ни одного разочка не могу правду сказать?
Генерал Стрепетов только покосился на нее. Но врачу захотелось разуверить Шелоро:
— Это вы напрасно. Если вы действительно хотите помочь следствию, то мили…
— Нет! — выкрикнула Шелоро так стремительно, что врач, не договорив, осекся на полуслове. Еще больше его удивило, когда эта красивая, хорошо одетая цыганка, которая только что жаловалась, что ей отказываются верить, даже когда она говорит правду, сама же заявила: — Милиции тут нечего делать. Она здесь совсем ни к чему. Мало ли, если кому добровольно вздумается со своего собственного мотоцикла спикировать. Как будто у милиции никаких других дел нет. И за то, что она перед каждой цыганкой будет уши развешивать, ей тоже не станут жалованье платить. Цыганка все что угодно может наговорить. Наш начальник конезавода это очень хорошо знает.
Врачу только и осталось руками развести. Генерал Стрепетов беззвучно смеялся.
Оказывается, можно все до единого слова слышать, все-все, и быть не в состоянии ответить ни на одно слово, даже если это склоняются и говорят над тобой те, ближе которых у тебя уже никого не будет в жизни.
— А кто тут за ним, кроме фельдшера, будет досматривать?
Будулай мог бы поклясться, что он узнает и этот голос, хотя прежде и слышал его всего один-единствённый раз. Это в тот день под Ага-Батыром, в терских бурунах, когда перед наступлением к его наковальне выстроилась целая очередь казаков с лошадьми. В этот час как раз и проезжал мимо него верхом на своем рыжем англовенгерце комкор Селиванов с другими генералами и полковниками. Тот же самый голос, что и теперь, но не приглушенно-хрипловатый, а тугой и звонкий, хвалился Селиванову:
— А как же, Алексей Гордеевич, тут со всего тихого Дона и есть. И верхних, и среднего течения станиц, и низовские казаки. Как, Никифор Иванович, ваших зотовских дразнили?
— Неженатые наперед. Одна бабка прибежала к нашему атаману без памяти: «Из жита голова змея торчит». Атаман со всем станичным войском окружил этого змея и командует: «Неженатые, наперед!» А когда подползли по-пластунски ближе, видят — верблюд.
И полковник Привалов первый гулко захохотал.
— Он, Алексей Гордеевич, про все станицы наизусть знает. — Будулай на всю жизнь запомнил, как комдив одиннадцатой Горшков, склоняясь с седла, обратился к нему: — Ты какой станицы, кузнец?
Как запомнил Будулай и тот взрыв смеха, от которого взметнулся песок.
— Я, товарищ генерал, цыган.
Теперь же Будулай должен был только слушать, ни слова не говоря, как начальник конезавода генерал Стрепетов отвечал на вопрос Горшкова:
— Не беспокойтесь, Сергей Ильич, здесь у него полно и цыганской и русской родни. Будет кому досмотреть.
Сразу два женских голоса подтвердили:
— Я с утра буду дежурить.
— А я после обеда.
Генерал Стрепетов, оглядываясь, нашел глазами Макарьевну.
— А, и ты здесь. Я еще поговорю с тобой, как водителей в своей корчме спаивать.
Макарьевна поджала губы оборочкой.
— Я за стакан своего неподмесного на двадцать копеек меньше беру, чем в кафе за плодововыгодное.
Еще потоптались они у постели Будулая. Генерал Стрепетов сказал на прощанье:
— Смотри, Солдатов, ты теперь за него не только как за своего родича, но и как за лучшего табунщика будешь отвечать. А если что потребуется, скажем те же продукты из нашей кладовой, — прямо ко мне.
После этого стали удаляться от постели Будулая шаги. Еще лишь явственно донеслось до него:
— Я бы этих подлецов сам перестрелял.
Хлопнула дверь. Все голоса сразу смолкли. Как голоса самой молодости его.
Уже на улице генерал Стрепетов набросился на Михаила Солдатова:
— А самосвал у тебя почему по ночам перед домом стоит? Это что, твой персональный транспорт? В левые рейсы гоняешь?
При этих словах генерала Стрепетова все события минувшей ночи вдруг с мгновенной яркостью ожили и пронеслись перед взором Михаила. Комок жесточайшей обиды подступил ему к горлу, и он так ничего и не смог сказать, хотя у него было что ответить генералу Стрепетову.
Но в утреннем чистом воздухе уже раздался отчетливый ответ Шелоро:
— Вы бы лучше поинтересовались, Михаил Федорович, на каком персональном транспорте он этой ночью свою Настю рожать отвез.
Однако генерал Стрепетов не захотел пощадить Михаила Солдатова:
— Тем хуже! Как будто для этого, кроме самосвалов, у нас нет никаких других машин. Если той же «скорой помощи» не нашел на месте, должен был прямо идти в гараж и брать мою «Волгу». Ты что же, первый день на конезаводе и не знаешь наших порядков?